Сапсан смел. Тот же канюк, заприметив возле собственного гнезда постороннего, принимается жалобно причитать в почти­тельном отдалении. Сапсана присутствие врага не пугает, а гне­вит. Любопытно видеть перемены его настроения перед сме­ной наблюдателей. Высмотрев очередного дежурного за кило-метр-полтора, сокол на гнезде начинает наливаться злостью, слов­но вскипая от ярости. Голос становится угрожающим, глаза горят, тело напружинено. Метрах в 100 от гнезда наблюдатель перешаг­нул запретную грань, и самка с пронзительным криком срывается ему навстречу. В защите гнезда сапсан отчаянно храбр, целиком повинуясь военному постулату: «Нападение — лучший способ обо­роны». Призванный слышимым издалека сигналом тревоги, к сам­ке присоединяется самец, пике следует за пике, разъяренные птицы-снаряды проносятся подчас в метре над головой. В эти моменты отчетливо понимаешь: любому врагу сапсана — помор­нику, песцу, даже волку — под таким бешеным натиском несдоб­ровать.
Тысячелетиями отвага сапсана служила ему верой и правдой при защите потомства. А в последние десятилетия обернулась его бедой. Привычка поднимать шум, едва увидев  неприятеля или незнакомца, страшит врагов природных — им ведома сокру­шительная мощь объединенных усилий пары сапсанов. Сегодня, увы, человека она не отпугивает, а, напротив, привлекает. Четкая же градуировка интенсивности голоса и степени смелости соколов I по мере приближения к гнезду служит отличным  пеленгом  их | точного местонахождения. Такое самонаведение слишком  часто I заканчивается трагедией и для кладки или выводка и для неустрашимых их защитников. «Безумству храбрых...» Жестокий пара­докс: поэтический символ оборачивается подчас лицемерным по­водом для «отстрела в порядке самообороны». Но позволитель­но спросить — кто вас, меткие стрелки по безумно храбрым соколам-смертникам, звал к их жилищу?